Когда дети покинуты родителями, они возвращаются в родительский дом, пытаясь найти свое детство, спрятаться от ужасов мира «в эту гавань с кремовыми шторами, к людям, которые мне так понравились»… Глубоко запрятанная метафора в произведении Михаила Булгакова прочитана якутским режиссёром Сергеем Потаповым именно так.

Когда дети покинуты родителями, они возвращаются в родительский дом, пытаясь найти свое детство, спрятаться от ужасов мира «в эту гавань с кремовыми шторами, к людям, которые мне так понравились»… Глубоко запрятанная метафора в произведении Михаила Булгакова прочитана якутским режиссёром Сергеем Потаповым именно так. В одном из предпремьерных интервью зрителям уже была дана режиссерская подсказка. Ключом для постановки стала идея оставленных без присмотра родителей детей. «Простенький приём», обыгранный режиссером, ставит, как ни странно, для такого объёмного и непростого материала, нужные и важные акценты. Режиссер умеет создавать форму вокруг придуманного им концепта. И эта форма работает, будучи вершиной айсберга, но вместе с тем передает все скрытые пласты чеховской социальной и душевной механики, весьма сложной для объективной препарации.

Сам режиссер подсказал нам угол зрения, и вместе с тем, приём нисколько не умаляет достоинство и глубину поставленных в пьесе вопросов. Эта установка, видимо, была и рабочим маяком в работе с актёрами, которые должны были поверить в «режиссёрскую авантюру» поотрываться по-детски на сцене Государственного академического Русского драматического театра имени А.С.Пушкина в Якутске.

Символическими полюсами стали структуры парных оппозиций, примененных самим Булгаковым и режиссёром. Они оба будто сговорились. Потапов не раз упоминал в интервью, что подчас драматург ему «что-то даёт». Так у него уже было с Брехтом. В этот раз булгаковские антиномии «дом – гражданская война», «белые – большевики» дополнились потаповскими: «фурии – ангелы милосердия», «рождественские елки – похоронные венки», «носилки спасения – смертный одр», «гитара – костыль»…

Все подсказывало о нахождении наших героев в двух мирах: по-детски укрыться в «мамином доме», зажмурив глаза на собственные страхи и неприятие реальности, и «сознательная взрослость» вынужденности принятия мира таковым, каков он есть на самом деле. Так, затуманенное алкоголем сознание – это нарочитая «зажмуренность детских глаз», когда страшно столкнуться с реальностью; лучше по-детски галлюцинировать в игре со «сверстниками» в уюте домашней квартиры. Это честнее и естественней для любого человека. «По-моему, и родина, и революция – просто красивая ложь, которой люди прикрывают свои шкурные интересы», – говорит один из булгаковских прототипов штабс-капитана Виктора Мышлаевского, взятый драматургом из другой пьесы.

Влюбиться в Елену ясную. Они все в нее влюблены или влюбляются. Но любовь к Елене, прочитанная режиссером, как к главной героине всего произведения, представлена авторским поиском её причин. Они оказываются разные, но вместе с тем, общий знаменатель у них один. Все разные любови героев произведения к Елене Тальберг могут быть сведены к их общему прообразу –любви к маме, детской влюбленности в личный феноменологический образ, что у каждого происходит по-разному – от Лариосика до Леонида Шервинского и Александра Студзинского.

О жестокости Потапова. Он безжалостен со зрителем. Он выводит на зрительский катарсис своим любимым приемом. Это его стиль, его режиссерская фишка. Вначале надо потянуть зрителя за верёвочку под названием «дай насладиться надеждой на лучшее», вначале он дарит, а вернее подсаживает нас на крючок надежды, и мы в таком благостном псевдорае своих психических устремлений катимся на горках аттракциона вверх-вниз, у нас и самих актёров захватывает дух, все смеются, испытывают радость за персонажей, что пронесло… А потом – бац! Он оглушает дубинкой, еще и под классно подобранную музыку, крутым разворотом, к центру нечеловеческой боли… Он умеет «готовить» наш зрительский мозг. И ему за это зрители, и не только они, должны быть благодарны…

Алексей ПУДОВ.

Источник: http://www.1sn.ru/