Чтобы от Аляски долететь до фронта, пришлось буквально за год выстроить от Чукотки до Якутска полтора десятка аэродромов. Основные сдали осенью 42-го года, только на них не всегда удавалось сесть из-за плохой погоды или дотянуть при поломке. Особенно зимой, в сильные морозы. За полгода погибло почти сорок лётчиков — целый боевой авиационный полк…

Вот после таких потерь и решили летом 43-го года срочно построить пять или шесть запасных аэродромов. Один из них здесь, на Омочале…

Запасной аэродром

В. Федоров.

У драматурга Владимира Фёдорова — поздняя осень, у режиссёра Андрея Борисова — холодная северная весна. Он отсекает всё лишнее, видит символы.  Для него значение имеет приближение победы, ради чего всё это, собственно, затеяно.

А ради этого зэков отправляют пешком по бездорожью за 200 км — за бочками с горючим, так нужным самолётам для дозаправки. И потом они, эти зэки, едва живые после такого марш-броска, покатят эти бочки назад. И пройдут, проползут, протащатся ещё 200 км вдоль Колымы. Не все из них вернутся в лагерь — сгинут, пропадут в пути-дороге.

Эти бочки с горючим протянуты красной нитью через весь спектакль. Красное и белое, — на этом строится вся сценография. Красное — кровь, боль, красное режет глаз, заостряет внимание и кричит. Бочки — красным. Таким же — мостки, по которым катятся бочки. Красные тачки у зэчек, строящих аэродром. Красные нары, красное море от крови погибших на этапе девушек… Красный сигнальный костёр — для посадки самолёта, севшего на дозаправку…

Белое — это зэчки, их платья из парашютного шёлка и светлые души. Белое — символ вознесения, невинности и чистоты. Они невиновны, да, мы это видим, это Мадонны, прекрасные женщины, обречённые на гибель…

Звучит трагическая музыка — это трагедия минувшего века. И лирическая — сочинение якутского композитора Виктора Климина, ушедшего от нас в мир иной в Америке, когда он работал над музыкой к спектаклю, — последнее его произведение. Светлая ему память…

Жизнь, пусть и лагерная, не бывает окрашенной одним цветом — в ней есть любовь, и встречи, и мечты. И тем трагичнее вся эта драма, развернувшаяся на сцене Русского драматического театра имени Пушкина — вся правда о колымских лагерях и запасных аэродромах — чтобы помнили. И знали, что это — не отдельная безумная история про преступников — зэков. Это драма, которая вписана в чёрную книгу России кровью тысяч загубленных жизней безвинных обитателей колымских лагерей. Она соткана из реальных судеб разных людей — врачей, учителей, инженеров, актёров и актрис, священников и учёных, репрессированных и сосланных в лагеря по разным причинам, и по национальным тоже.

Для власть предержащих эти сидельцы — не люди. Это дармовой рабский труд, строители их светлого будущего:

«На Колыме любая скотина в пять раз дороже бригады зэков, а если ещё при погонах…», — объясняет нам своё «значение» в этой жизни заключённый по причине своего норвежского происхождения Ларсен Норвег — Эдвардас Купшис.

Их, если что, не жалко и пустить в расход. И тех, кто катит бочки, и тех, кто строит аэродром, машет кайлом и лопатой, а на самом-то деле роет себе могилу. Эти женщины хотят, чтобы страна, которая их посадила, победила в войне, и вносят свой посильный вклад в эту победу. И они также верят: вот напишут письмо Сталину, а уж он во всём разберётся, и их освободят — надо только поднапрячься и достроить аэродром.

Наивные.

Что уж говорить о бедной девочке по имени СталИна, которой едва исполнилось шестнадцать, «опозорившей» имя вождя народов тем, что опоздала на работу… Сталину сыграла Елена Сулак, она и любимую песню «справедливого и мудрого» Иосифа Виссарионовича от имени своей героини спела. Эта девчонка, совсем ребёнок по сути, надеется, что отважный лётчик прилетит и заберёт её домой, к маме, но нет…

Всем им уже уготованы белые саваны — неслучайны и белые платья, сшитые из парашютного шёлка, в которых они похожи на ангелов, сошедших с небес. Вернее, туда возносящихся. Не носить им больше туфелек — все они останутся в этих лагерях ненадёванными, и красивых песен им больше не петь, не любить, не целовать, не рожать…

Вот и Пелагея, в иноческие одежды которой облачилась актриса Наталья Лукьянова, всё молится и молится за всех-за всех: и тех священников, которых сгубила молодая страна, и за тех женщин, растерзанных и сгинувших в холодном море на этапе, и за этих, кто идёт по дороге смерти на встречу со своими вознёсшимися подругами.

Невероятно пронзительны сцены с Аллой Бузмаковой, которая воплощает страшную историю Аудры Гринювене, одной из немногих, избежавших жестокой расправы от рук уголовников в трюме — мороз по коже от её надрывного плача. Алла же ещё и говорит с акцентом — чтобы зритель до конца поверил в литовские корни её героини.

Это же «наши, советские люди», думаешь, когда слышишь из уст Марины Слепнёвой, Оксаны Смеркаловой, Дарьи Рокачевой и других оптимистичные слова про торжество справедливости, чего, конечно, для них не предвидится.

А за нашу якутку — охотницу Люцию (получившую имя в честь революции) —Дайану Тумусову — просто распирает гордость: собираясь бить фашистскую гадину, она очень метко стреляла во врага, правда, газетного. Слушаешь её рассказ и понимаешь: а ведь он неслучаен — вот же где оборотень-то! Ай да Фёдоров, ай да автор!

Печальна и судьба троицы — блатных Марухи, Чумы и Камелии, яркие и запоминающиеся образы которых создали Ксения Зыкова, Татьяна Медвединская и Марья Ларина. Кроме неприятия их поведения они больше ничего хорошего не вызывают. Но это только вначале. А как красиво, широко они поют…

Как же играют девушки нашего Русского театра! Как прониклись судьбами своих героинь Екатерина Нарышкина, Евгения Адамчук, Юлия Берёзкина…

— Ещё не было и нигде в мире нет спектакля, в котором было бы столько женщин, — говорит Андрей Борисов.

А это неслучайно — в их лице нашли воплощение тысячи безвинных жертв сталинских репрессий…

Лишь одну из них режиссёр-постановщик решается спасти — Веронику Карсавину (Александра Салих, по-моему, самым чудесным образом вошла в роль и прочувствовала её всей душой), — репрессированную актрису, которую полюбил начальник лагеря Омочал Сергей Туманов. Он спасёт её — скорее всего, это она и поведает автору правду о том, что там происходило — расскажет за всех по лагерю подруг.

Степана Березовского было совсем не узнать — перевоплощение очень удачное. Он предстал абсолютно реальным начальником, коммунистом, немного дубоватым, но честным, открытым, который недавно еще «за жён и матерей кровь проливал». И девушки потихоньку начинают доверять, а актриса искренне отвечает взаимностью.

Чего не скажешь о подлеце Юдине, образ которого на сцене хорошо воплотил Дмитрий Юрченко.

Есть в спектакле и конвойный с человеческим лицом, которого сыграл Дмитрий Трофимов, и готовый на подлость конвойный из бывших уголовников — Степан Федоренко, — что и говорить, разные люди служили в этих местах…

Ну а о том, какой ценой дался тот самый путь длиною в 200 км с бочками с горючим, мы видим из печальной сцены со Слоном —Валерием Тверитиным, который давно уже сидит в лагерях, начиная с самого первого — в Соловках…

Эта пьеса Владимира Фёдорова, поставленная в невиданно короткие сроки, уже самим фактом своего стремительного воплощения на сцене подала заявку на долгожительство. Ещё в 2019 году, во время гастролей в Магадане, когда был показан спектакль «Два берега одной победы» об АлСибе, директор театра Александр Лобанов пообещал привезти ещё спектакль. Можно представить себе успех «Запасного аэродрома» там, если понимать, что именно у этого города более длинная, чем у других, память на те самые Дальстроевские лагеря НКВД. И имена Вадима Козина и Клавдии Шульженко, песня в исполнении которой тоже совсем неслучайно прозвучала в спектакле, им знакомы не понаслышке.

Так браво театру, браво автору.

Неслучайно архиепископ Якутский и Ленский Роман назвал премьеру гениальной и выразил свою убеждённость в том, что спектакль займет достойное место в репертуаре. А про автора — Владимира Фёдорова — сказал, что он великий русский писатель, потому что «нужно быть очень сильным человеком, чтобы в свой собственный юбилей коснуться такой глубокой темы— человеческих страданий, памяти тех, кто был репрессирован в XX веке, мучеников ГУЛАГа и Дальстроя, но и, конечно, героев Великой Отечественной войны». Только мудрый и глубоко духовный человек, по словам Владыки Романа, может взять эту тему и так блистательно ее раскрыть.

И ведь тоже смотришь и думаешь: а откуда же Фёдоров всё это знает? Вот что он сам рассказал:

— Я сознательно взял эту тему, и пьеса моя сложилась из разных источников. Я материал собирал лет двадцать, наверное. У меня, например, была одна знакомая женщина, я к ней несколько месяцев ходил каждую субботу в гости. Как на работу. Она была одинокая, старая, ей хотелось рассказать, как протекала её лагерная жизнь, и только от неё у меня получилось 250 страниц распечатанного текста воспоминаний. То, что они там тоже за победу бились, это понятно. Но вот парадокс — она рассказывала, как, переживая ужасы лагерей, заключённые верили в Сталина. Однажды её в очередной раз повезли в Москву на пересмотр дела. И вот она в Лубянской тюрьме, 1953 год. Умирает Сталин. Вся женская тюрьма рыдает. Плачут все. Кричат: «Сволочи, вы не уберегли его!» Бьются в стенки. Настолько психология у них была сломана. Они верили, что есть какой-то «плохой» Ягода. Потом — Ежов. А Сталин-то хороший! Ежова — раз —убрали — теперь стал «плохой» Берия. Сталин же регулярно наркомов НКВД убирал — расстреливал. И вот люди ждали: а ну всё, сейчас разберутся и нас освободят.

    А какова была ответственность советского человека?! В лагере сидят репрессированные — а там был театр — и играют пьесу о чём бы вы думали? О том, как доблестный майор НКВД разоблачил японского шпиона. А она, моя рассказчица, играет заместителя этого майора.

   В лагере были разные — уголовники, предатели, бандеровцы и те, кого просто называли «советские». И все понимали, что они сидели ни за что. Тут же — жёны, дети врагов народа, кто-то ещё…

    И когда распределяли роли, понятно, что заместителя доблестного майора НКВД должна играть «советская». Поскольку лагерь женский, все актеры — женщины. И ей досталась такая хорошая большая роль. И вдруг 10 февраля, за две недели до праздника 23 февраля, её вызывает начальник и сообщает: «Всё! Собирайся! Ты свободна. Тебя реабилитировали». И она говорит: «Первая же мысль, которая пришла мне в голову: как же так?! Через две недели спектакль! Я же заммайора играю! А кто вместо меня будет?»» И на неё уже форму сшили.

     Эти «советские», они и в самом деле были другие люди.  Может, кому-то покажется, что финал пьесы немножко пафосный, но они именно такими и были. Я ездил по этим лагерям, видел их, и всё время, пока работал в газете «Якутия», писал, чтобы хоть какой-нибудь один лагерь оставили как музей. Но, к сожалению, никому это оказалось не надо.

    А вот интересный момент в этих лагерях. Якутия, 50-градусные морозы, лагерь у Оймякона. На вышке стоит часовой. Всего по углам лагеря четыре вышки. Как же они там стоят в такие лютые морозы?! А дело в том, что все вышки были утеплены. Это такие домики: два ряда досок, между ними — опилки, в уголке стоит маленькая железная печка. Если надо стрелять — открывается бойница, если сигнал подать — он дёргает тросик. Мало того, у него ещё сбоку есть дверца: там холодильник. То есть для этого вохровца создана целая инфраструктура. И отношение к заключённым тоже видно. Заходишь в лагерь — барак направо, барак налево, а в середине небольшое помещение для охраны. И у них стоит огромная печка из двух бочек и есть окно. Направо и налево идут — метров по двадцать — бараки, где только и есть, что к полу приколоченные нары, и по одной печке слева и одной справа. И вот, представляете, когда на улице стоят 50-градусные морозы, охранникам в этой комнатушке, конечно, жарко, ну а бараки как сделаны? Никто их утеплителями не обшивал. И ни одного окна…

   Так вот в прошлом году в Амге открыли очередной памятник Сталину. Уже третий в республике… В честь чего ставят-то? Видимо, это делают люди, которые уже не знают того, что происходило.

А в экономическом смысле что Сталин для Якутии сделал? Говорят, страну поднял. А ведь в то время уже была мысль проложить в республику железную дорогу. Сделали расчёты и делегация якутская вместе с секретарём обкома отправилась в Москву. Я знал одного из представителей этой делегации. Они неделю жили в гостинице и неделю сидели тряслись, ночи не спали, потому что у Сталина было любимое развлечение по ночам к себе кого-то вызывать. Днём он до двенадцати спал, а ночью работал. И вот им говорят: сидите на месте, никуда не ходите, чтобы быть готовыми, если вызовет.

  И вот вызвали. Они заходят в кабинет, а Сталин стоит у окна и курит трубку.

               — Что, — говорит, — железную дорогу хотите?

               — Да, товарищ Сталин, мы тут всё посчитали…

               — Не будет вам железной дороги. Не нужна она там.

               И не повернулся даже.

               И они, пятясь задом, вышли из кабинета.

    Вот вам Сталин для республики с точки зрения политической и экономической, а что касается автономии, так её ещё при Ленине получили в 1922-м.

     Якутии повезло, что во время репрессий здесь оказался «хороший» представитель этой системы — начальник НКВД. Когда перед репрессиями 1936-37 годов их всех, начальников, вызвали в Москву и спрашивали, как там у вас обстоят дела с врагами народа, он сказал, что их в Якутии нет. Мол, в 1928 году была «ксенофонтовщина», и тогда всех врагов вычесали и расстреляли. И сейчас одни хорошие остались люди. Как ни странно, ему поверили. А существует разнарядка, в которой есть и Бурятия, и Амурская область, и длинный список других краев и областей. И во всех враги есть. В Бурятии 500 человек расстреляли. А в Якутии — прочерк. И когда начались репрессии, под их жернова попали высшие руководители, а из жителей Якутии никто не попал…

    Так что материалов у меня было много — на целый роман.

    Я ещё встречал заключённых, которые сидели в тех лагерях. А с одним мужчиной — он в Хандыге жил — ездил в лагерь по колымской трассе, где он сидел. Мы ходили, и он рассказывал и про начальника лагеря, и какие там были нравы. Всё это было ужасно.

      Лагеря — это были обособленные точки — на колымской трассе они стояли через каждые двенадцать километров. На место начальников лагерей часто назначали фронтовиков — кто проштрафился или ещё что. И очень много зависело от человека: какой он был, что из себя представлял. Начальник этого лагеря тоже был фронтовик, и был ранен, и раны у него болели, и он был злой. А какое было у начальников лагерей развлечение — поехать в гости к начальнику другого лагеря попить спирта. Двенадцать километров, а у того раны болят. И вот выпал снег. Дорога плохая. Машины тогда ещё там не ходили. Ехать надо в санях. Он набирает сорок человек после работы — две бригады, строит их в колонну по четыре, те берут друг друга под руки и бегут в соседний лагерь. Там разворачиваются и бегут ещё двенадцать километров — назад. А потом начальник садится в сани и по протоптанной дорожке едет в гости. Об этом мне рассказывал человек, который сидел в этом лагере, и его начальник ездил к соседям попить спирта.

     Всё это мне хотелось как-то встряхнуть. Я, наверное, долго молчал…

После премьеры спектакля «Запасной аэродром» был объявлен Указ главы Республики Саха (Якутия) о присвоении Владимиру Фёдорову звания народного писателя. Он был им всегда, ну а теперь стал признан официально. И главный режиссёр Андрей Борисов снял перед ним пиджак — как снял бы перед Шукшиным. И Фёдоров сделал перед Борисовым тоже самое. Значит, тандем продолжается. Новой пьесе — быть, и новому спектаклю тоже. Дай Бог, поживём — увидим.

Всё-таки Русский театр Якутии очень особенный. В юбилейный для себя год не упивается славой своей 130-летней истории, а прибавляет к короне высшей пробы по редчайшему камушку, каких по всей Расее-матушке не сыскать. Не только страницы величайших открытий ему свойственны, что не раз красиво, с размахом прокатывались по стране да на центральных площадках лучших её городов, включая столицу. Но пришло, видать, время напомнить тяжёлые страницы нашей — советской — истории. Вот прямо сейчас, да, пока ещё не совсем всё забыто, пока в республике не открыли вождю народов ещё один, четвёртый памятник — а что, территория огромная, наставят и цветов нанесут: многое в памяти человеческой уже подыстёрлось. Наросло новое поколение, незнающее, непомнящее. Так вот. Смотрите «Запасной аэродром» — чтобы помнили.